"Исходный код" постсоветских авторитарных политических проектов

30 лет назад Мир был полон надежд: завершилась Холодная война, пала Берлинская стена, советские солдаты покидали территорию Европы, а отдельные товарищи воодушевились настолько, что поспешили объявить «конец истории». В то же время, девальвация советских ценностей, оставила за бортом этого праздника жизни огромное количество советских людей. Еще вчера не поддающиеся сомнению смыслы начали терять для них свой основополагающий статус. А это, естественно, нанесло значительную травму общности, в том числе и из-за потерянного представления о «целом», и из-за нарушения преемственности, и из-за потери самоуважения, что вызвало конфликт между тем, «что было» - советской системой предельных легитимаций. И, с другой стороны, это конфликт с новыми представлениями, которые теоретически должны были «сшивать» досоветский и советский периоды с настоящим, при этом не быть «красными», но окрашенными в «национальные цвета». Однако, неприятие «того, что было» предполагает наличие отчетливого представления «как должно быть» и что для достижения этого должного необходимо сделать. Соответственно стал актуальным спектр проблем, которые следует учитывать при политическом проектировании на постсоветском пространстве.

Сам по себе метод проектного обучение, который впоследствии перекочевал в различные сферы жизнедеятельности, предложил У.Х. Килпатрик и в целом по тексту мы будем отталкиваться от него, естественно с модернизациями исходя из темы эссе. Политический проект на постсоветском пространстве, здесь и далее по тексту, можно определить как конструируемый образ достижимой, самодостаточной действительности, обеспечивающий равенство доступа к коллективному будущему. — Проект, который выражен в наборе господствующих означающих, востребованных и непрерывно укореняющихся в общности, готовой их принимать, воспроизводить и отстаивать. Должен быть действенным и востребованным здесь и сейчас, на современном этапе, в указанном регионе и обстановке, среди конкретной общности, для которой он разрабатывается, с осязаемыми и верифицируемыми целями, а так же обладать критериями оценки собственной эффективности.

Перед началом проектирования необходимо определиться со следующим: (1) проблема, должна быть четко артикулирована, (2) общность, в которой проблема решается, а также конкурирующие проекты — максимально изучены, (3) критерии оценки успешности — установлены. А уже на этапе проектирования, умозрительно и достаточно обзорно, можно и нужно установить критерии целостности и устойчивости проекта, оценить его мобилизационный потенциал и востребованность общностью конкретно сегодня, а также возможность развертывания эшелонированной политической инфраструктуры.

И даже при соблюдении всех вышеперечисленных, без сомнения важных, требований, остается вопрос – а почему рядовой член общности должен в этом участвовать? Встать и пойти именно за вами? Это и будем выяснять по ходу текста.

Анализ "того, что есть" – актуальной смысловой повестки в пределах общности; В войне между "тем, что было" и "тем, что возможно будет" легко потерять самое главное – действительность, то, что наличествует здесь и сейчас. К сожалению, при политическом проектировании часто берётся желаемая (удобная) модель представлений о человеке и такой же срез его мышления. При этом ситуация, в которой пребывают люди на самом деле, а также сами эти люди в их многообразии, в расчёт могу не браться вовсе. В таких ситуациях проектирование часто происходит исходя из умозрительных взглядов автора на проблему и общность, для которой проект разрабатывается. И исходят в основном из общих представлений о людях, одинаково «истинных» для различных общностей. Отсюда крайне важным выглядит вопрос – из чего состоит повседневный мир условно усредненного человека на постсоветском пространстве?

П. Бергер, Т. Лукман, А. Шюц, Ян Ассман, А. Бандура и др. показали нам, что так или иначе представления индивида о действительности конструируются. Процесс целенаправленного конструирования, например, политической действительности предполагает понимание человеком своей принадлежности к определенной общности. Принадлежность к общности — это процесс понимания, интерпретации, усвоения, и воспроизведения знания. Важную роль играет понятность и функциональная ценность, т.е. — применимость знания: чтобы знание передавалось максимально целостно необходимо совпадение мотивов, понимания применимости и последствий от применения. Когда знание понятно, а результаты его применения практически достижимы и приводят к желаемой ситуации, его будут передавать с большей вероятностью. Должна быть конкретная необходимость, приводящая к выразимому и осязаемому, понятному и практически применимому последствию.

Создавая целостные представления о действительности, вместе с тем, люди получают и обратное: созданные представления начинают определять место и роль человека в социальном пространстве, его представления о порядке вещей, должном, справедливости и т. д. Для простоты трансляции и восприятия эти представления кодируются в определенную символическую форму (например, в господствующие означающие, о которых мы поговорим ниже). В момент осознания конкретным человеком своей солидарности с предлагаемыми политическими представлениями появляется понимание о целом и общности, а соответствие критериям нормальности определяет степень принятия общностью и его место в ней.

У индивида меняется представление о собственной эффективности, насколько он сам способен достигнуть ожидаемых последствий. Т.е., происходит оценка собственного потенциала, что конкретно возможно мобилизовать здесь и сейчас. Как только достичь желаемого последствия (результата) можно с большей вероятностью в группе или невозможно достичь иначе как в группе — она будет создана и за возможность участия в ее существовании люди будут нести определенные издержки или даже идти на жертвы. Но, следует так же понимать, что группы не являются константами, они находятся в постоянном движении и взаимодействии. Сам проект может и должен подвергаться изменениям — это не закостенелое выполнение заранее строго определенного перечня пунктов, а живой взгляд на реалии, быстро адаптируемый к бесконечно изменяемым параметрам окружающего мира.

Для упрощения распространения и внедрения знания, совершенно логичным шагом является создание эталонной, кристаллизованной модели нормальности — среза интерпретации действительности, характерной для политической общности, с помощью которого происходит обучение и адаптация новых членов, а также уточнение границ общности. Поддержание целостности и внутренней логики, а также распространение, представлений о действительности предполагает создание определенной инфраструктуры и интегрированных в нее специалистов, по кодированию и продвижению нужной ("правильной") интерпретации.

Потому какие мы, становится понятно из нашей повседневной практики — что мы наследуем, передаем и укореняем. Насколько такой набор идей и представлений может сегодня быть затребован? При этом давая инструментарий для объяснения и отстаивания представлений о должном, в то же время, оставаясь в пределах «нормальности» и того, что «само собой разумеется».

Советская система предельных легитимаций. Набор господствующих означающих; За последние 150 лет подобная система на постсоветском пространстве менялась несколько раз, углубление в эту тему потребовало бы отдельного исследования, потому ограничимся небольшими замечаниями. За это время был пройден путь от примата религиозной визии действительности, до атеистической. Советская система видела в церкви угрозу своей монополии на истину и старалась от нее избавиться, предлагая взамен атеизм. Конечной истиной и источником предельных мотиваций стала речь Вождя, произнесенная с трибуны Мавзолея, который и выступал высшей легитимацией сказанного. Соответственно, после распада СССР и девальвации советских ценностей, советский человек остался вне этой системы предельных легитимаций. И получается, что советская система ценностей уже не работает, до-советская не может заработать по определению, следовательно, стали актуальными вопросы поиска высшей легитимации. Хотя попытки жить согласно девальвированных ценностей по-прежнему существует, можем констатировать, что первоначальный смысл практик уже давно утрачен и происходит только формальное воспроизведение ритуалов.

Следует заметить, что, как революцию 1917 года делали люди рожденные и сформированные в последнюю четверть ХІХ-го века, они же и формировали начальную визию советской действительности, так и "перестройку" начиная с 1985 года, и создание новых национальных государств, проводили люди воспитанные и обученные советской системой. Соответственно и корни обозначенного выше противостояния следует искать в смысловой архитектуре советской системы, которая строилась исходя из наличия некоторого количества «господствующих означающих» (термин использует Алексей Юрчак), сшивающих несвязанный между собой символический материал в единую систему.

Для советской системы такими означающими были «Ленин», «Партия» и «Коммунизм», как доказывает Алексей Юрчак. И каждый институт или отдельный руководитель мог считаться «советским» и получал легитимность если устанавливал прямую связь между собой и господствующими означающими. Соответственно, потеря легитимности происходит, когда в публичном дискурсе наглядно показано отсутствие подобной связи (например, развенчание культа личности Сталина, критика Ленина в период перестройки и т.п.).

Господствующие означающие указывают на существование общности, т.к. о востребованности политического проекта можно судить по наличию отклика на установленные в нем означающие. Что позволяет проследить солидарность между общностью и проектом и делает возможным воспроизведение различного символического материала, в едином и связном процессе. Таким образом, господствующие означающие наделены предельным статусом и, по сути, являются собирательным образом окончательной визии реальности (эталонный, кристаллизованный срез нормальности).

Корреляция между господствующими означающими и представлениями общности формируют контекст ее социального поведения, т.к. человек в первую очередь склонен обращаться к тому, что для него истинно и несомненно. А предельный статус «означающих» несет в себе очень сильный мобилизационный потенциал. Во время экзистенциальной угрозы (конфликтных ситуаций), когда происходит воздействие на «господствующие означающие», люди группируются по принципу общей интерпретации опасности. Появляется необходимость защитить свою коллективную сущность, т.к. отклик на установленные в проекте «означающие» и говорит о наличии общности. Угроза цепочке понимания, усвоения и воспроизведения знания закодированного в означающих может восприниматься (и зачастую именно так и воспринимается), как угроза существованию коллектива.

Из-за постоянного, непрерывного укоренения означающих получается унифицировать специфически осмысленную визию действительности и получить возможность для проецирования и разворачивания видения коллективного будущего (например, наступление коммунизма). Также, на каждом этапе приобщения человек получает инструментарий для отстаивания своих представлений. Соответственно, с помощью таких действий происходит поддержание целостности существующей системы. В случае разрушения/девальвации установленных «означающих» систему представлений более ничего не «сшивает» и человек теряет чувство целого. Опасность заключается в том, что полученные в ходе взаимодействия с означающими установки, мотивации и представления, могут быть совершенно не востребованы в новой среде, т.е. сложится впечатление, что сам человек, в том виде в каком он существовал, может быть не востребован.

С постепенным разрушением советских «господствующих означающих», советским людям больше нечего было поддерживать и воспроизводить, еще вчера не поддающиеся сомнению смыслы потеряли свой основополагающий статус. А это, естественно, нанесло значительную травму общности, в том числе и из-за потерянного представления о «целом», и из-за нарушения преемственности, и из-за потери самоуважения, что вызвало конфликт между возможным, проектируемым будущим и привычным, понятным (но уже не существующим) прошлым.

Устройство публичного пространства городов; Определенную часть городов в бывших советских республиках до сих пор можно назвать советскими. Однако не памятник Ленину в центре города делает их такими — они были построены «советским человеком», который стремился в социалистическое будущее. А следовательно, такие города имеют свое строго регламентированное публичное пространство и свою смысловую нагрузку.

Для создания устойчивого и целостного социального объединения происходила унификация основных установок, мотиваций и представлений «нормальных» для каждой из различных общностей. Обеспечение непрерывного взаимодействия, обмена представлениями и их постепенная унификация — задача политической инфраструктуры. Для этого городское пространство регламентировалось так, чтобы человек мог как можно проще и эффективнее воспринимать — и в дальнейшем воспроизводить — советскую визию действительности.

Господствующие означающие здесь играют роль коротких тезисов, которые несложно понять, интерпретировать, запомнить и затем воспроизвести, предлагающие действие (несут функциональную ценность), определяющий принадлежность к группе, своего рода маркер, отражающий «преломление» доминирующей визии действительности. Простейшие тезисы, которые индивид не забудет в момент кризиса, но к которым обратиться, представляют собой частичное знание, ухваченное в публичном пространстве.

Так же это своего рода «направляющая подсказка», заранее предполагающая определенный объем знания, которое индивид воспринимает и компонует. Т.е., ограничивает объем знания, уменьшает возможности компоновки и тем самым, приводит множественные интерпретации к ожидаемым (возможным с большей вероятностью) результатам. По сути, становится обобщающе-собирательным знанием с ожидаемым результатом.

Потому советские города во многом похожи, имеют типовую застройку, одинаковые названия улиц, идентичные зоны расположения органов власти — областных, городских и районных советов, силовых структур и судов. С большой долей вероятности, приехав из одного советского города в другой (сейчас находящиеся в разных странах), в котором ранее никогда не были, вы не потеряетесь. Помимо регламентации публичного пространства, советские республики и города имели развитую «политическую инфраструктуру» — райкомы, горкомы, обкомы, партячейки на производствах и т.д., а также определенный «коэффициент идеологической плотности» (термин использует Алексей Юрчак) – кодирование в публичном пространстве среза советской нормальности. Проблема заключается в том, что мы до сих пор, во многом, живем в советских домах, работаем на советских заводах и пользуемся советской инфраструктурой. И публичное пространство городов, создававшееся с определенными и вполне конкретными целями, сегодня используется крайне беспорядочно и местами хаотично. Что не способствует укоренению новых критериев нормальности.

А исходя их этого, сегодня мы скорее боремся со своим представлением о советской системе. Нам достались остатки огромного государства и часть людей, которые участвовали в формальном воспроизведении формы, а буквальный смысл практик давно утерян. Как будто мы попали в город давно рухнувшей цивилизации и неизвестным языком (язык советской номенклатуры), и по своему пониманию начали там жить. Трактуя обустройство их смыслового пространства исходя из своего опыта и знаний. И соответственно боремся со своим представлением о СССР, т.е. с самими собой.

Реформирование остатков советской системы, каким то, с одной стороны невероятным, а с другой — более чем закономерным образом возрождающейся в людях, которые не притерпевали страданий и лишений с ней связанных, а знают только благодаря передачи культурной памяти – поистине сверхзадача. Но это не делает ее недостижимой.

Причины появления авторитарных лидеров; Некоторые страны постсоветского пространства, с обретением независимости, ринулись строить «демократию». И это как эксперименты с идеальным газом: при наличии заданных параметров, на бумаге, план (реформа) выглядит работоспособно. Проблема в том, что в реальности идеальных параметров не существует, как и универсальной смысловой матрицы, заполнить которую можно слепо копируя чужой опыт.

Некоторое время назад считалось, что кристаллизованный срез представлений о действительности можно просто взять и перенести из одной общности в другую, в которой он не формировался и, в целом, может быть не близок. И получается, что доминирующая интерпретация определенной последовательности возможно достижимых последствий, которая получилась в конкретной общности и конкретный исторический период, через призму их понимания, усвоения, воспроизведения и разного рода, самих по себе истинных, «наслоений» из культурной памяти — предлагалась другим общностям, как универсальная матрица, заполнить которую можно локальными интерпретациями и получить, если не тот же, то близкий результат.

Общность воспринималась как некоторая целостность, которую можно переформатировать (пересобрать если хотите), исходя из привнесенной интерпретации действительности. При этом внутренняя интенция к изменению у членов общности, а также конкретная внешняя необходимость меняться, приводящая к выразимому и осязаемому, понятному и практически применимому последствию — должны появиться «как-то» и «сами собой». Как уже сейчас стало понятно – это не так.

Подобные и регулярные "пересборки" общностей, не позволяют им выработать систему самообоснования, сконцентрировавшись на доступе к правосудию, медицине, образованию, накоплению капитала, исполнению конституции, т.е. стать социально-ориентированным спутником гражданина. И в бывших советских республиках все больше начинает действовать принцип — чем менее убедительный политический проект, а из-за постоянных "пересборок" он не может стать убедительным, тем более репрессивное государство. Потому, часто (почти всегда) складываются ситуации, в которых сильный лидер переходит в авторитарную позицию и не допускает к власти сильных и независимых управленцев среднего и топ звена. Что, в свою очередь, приводит к последовательной деградации госаппарата. Безликий госаппарат, лишившись верховного лидера, как и прежде остается в режиме ожидании приказов, которые перестали поступать. Потому что именно так он устроен, люди способные принимать решения попросту не приживались в его структурах.

Здесь скрыта одна из главных уязвимостей авторитарных проектов: воспроизводство себя и возможность передавать власть без потерь. В краткосрочной перспективе авторитарные методы могут обеспечить целостность, монолитность и укоренение проекта, а также «тотальную мобилизацию» общности для достижения целей. Однако, если цели не артикулированы четко или они вовсе недостижимы — мобилизация быстро заканчивается, а убедительность заменяется репрессивностью.

Оппозиция меньшинство – большинство; В авторитарном проекте политическое участие нивелируется массовостью. В рамках демократических процедур, которыми часто маскируются авторитарные режимы, делегирование полномочий работает принцип «один человек — один голос», а так как политическими свободами зачастую пользуется (в смысле считает необходимым реализовать свои права) меньшинство, им всегда можно противопоставлять «молчаливое большинство». И получается, что запрос на изменения и модернизацию есть у меньшинства, что легко использовать в рамках авторитарного проекта, визуально подменяя его «демократическими процедурами» и апеллируя к отсутствию такого запроса у большинства.

Теперь представим, условный авторитарный постсоветский режим не смог воспроизвести себя и пал, начался постепенный процесс установления свободы. Люди, которые свергают режим – продукт авторитарного режима (по аналогии с революцией 1917-го, "перестройкой" и созданием национальных государств), практически полностью им воспитанный. Приходя к власти «борцы за свободу» получают доступ к авторитарной политической инфраструктуре и огромному количеству бюджетозависимых исполнителей. Кто откажется от такой власти?

Потому свобода рядового человека может быть защищена, а доступ к правосудию получен, но лишь в степени, установленной государством, которое стремится исполнить свои обязательства перед учредившими его гражданами. Спектр методов исполнения обязательств стремится к бесконечности, потому наличие свободы очень легко подменить и выдать за нее что-то другое. В первую очередь потому, что при борьбе с авторитарными режимами делается упор на разрушение инструментов принуждения, соответственно можно решить, что чем больше таких инструментов разрушено, тем свободнее люди стали. Однако, если все инструменты принуждения разрушены, то что обеспечит цикл правосудия?

Следом политическое участие нивелируется массовостью, через имитацию демократических процедур, например выборов. И получается, что запрос на изменения и модернизацию есть у меньшинства. Внешне выглядит, что каждый «свободен» и имеет доступ к правосудию, но в рамках установленных большинством и соответствующим их критериям нормальности и того, что «само собой разумеется». Происходит принятие «того, что есть» за должное, а не увеличение качества.

Чтобы альтернативные точки зрения никогда не могли быть, не то что реализованы, а даже сформулированы – создается образ врага. Враг конструируется так, чтобы под этот образ мог попасть каждый, но особенно хорошо подходят иностранцы и «их агенты». Дальше все просто, наши враги — зло, следовательно, мы — добро, а добро не может, например, заниматься коррупцией и прочими глупостями. Включается «осажденная крепость» и «сомкнуть ряды и сплотиться вокруг лидера». Соответственно общество фрагментируется и делится на фракции, консолидации — нет, ненависть, которая может обрушиться в любой момент и на каждого, — есть. И приходит осознание, что ненавистный режим никуда не делся, а немного изменил форму и укрепился. Наступает безвременье.

Сила контроля над членами авторитарных общностей; Устойчивость такого проекта обеспечивается, по сути, двумя факторами:

– Прочность, монолитность и преданность госаппарата (в первую очередь силовиков);

– Поддержка «глобального игрока» (с правом вето в СБ ООН, ядерным арсеналом и достаточным количеством «средств доставки», экономикой способной это поддерживать и модернизировать).

В «силовиках» авторитарный проект никогда не будет испытывать нужду — это один из немногих способов получить социальный пакет и сравнительно высокое обеспечение, там работает принцип единоначалия и следовательно, просто выполняя приказы, можно достаточно быстро продвинуться по службе. А также не нужно пользоваться политическими правами — это в принципе запрещено. Для инертного и исполнительного сотрудника – это беспроигрышный вариант. Глеб Павловский очень емко назвал их «бюджетная армия судного дня» — совокупность бюджетозависимых граждан, для сохранения собственного комфорта способных на все.

Поддержка «глобального игрока» будет добавлять легитимности власти, установленной на основе проекта, — можно будет получить признание соответствия, например, выборов «букве», «духу» Закона и прочим «ценностям». Можно получать поддержку своей позиции в международных организациях и т.д. То есть, совокупность двух этих факторов обеспечивает вполне устойчивый фундамент существованию.

Но в чем заключается привлекательность проекта и сила контроля над рядовыми гражданами? Почему люди не бунтуют, а например, голодные продолжают голодать, а обездоленные — страдать, при этом считая, что так и должно быть. Почему люди, которые ещё вчера, вполне возможно, не смогли бы сформулировать, что для них ценно и, что они готовы отстаивать, сегодня обретают ценности (иногда наборы противоречащих друг другу) и готовы ради них идти на жертвы, голодать и страдать, как и за само право их иметь?

Отчасти это связано с тем, что сила контроля над рядовыми членами общности, может быть основана на отсутствии выбора и навязывании этого представления как очевидности. Идея отсутствия выбора объясняет логику авторитарного политического проекта, делает его целостным и связным. Т.е. становится «господствующим означающим» и наравне с другими, например с «традицией», сшивает разрозненный символический материал в единое целое.

Соответственно, качественная работа воспроизводства эталонной визии действительности предполагает воспроизводство подчинения и "того как было всегда" (традиции), которые открывают путь к обретению чувства целого, согласованности с остальными членами общности. За счет наличия среди означающих «традиции» чувство целого распространяется не только на современников, но и на тех, кто был до тебя, тех кто этот проект создавал. Таким образом, умозрительно, общность разрастается до невероятных масштабов, а рядовой член приобщается к «акту творения» — созданию политического проекта.

По сути, рядовому члену общности куда «выгоднее» подчиняться, а попытки построить свободную и независимую жизни всегда будут сталкиваться с рядом сложностей. На бытовом уровне это будут суждения и осуждения остальных членов общности, которые по поводу и без будут исполнять долг «сознательного гражданина» и доказывать, что именно их гражданская позиция ближе к «нормальной». Отстаивание политических прав и желание модернизации будет нивелироваться массовостью участников политического процесса, запрос на изменения скорее всего будет у меньшинства. Во время попыток заявить на национальном уровне и обосновать, что политические права притесняются, придётся это делать через силовиков и госслужащих, которые и являются одним из столпов авторитарного проекта. А международная помощь в этом вопросе всегда будет проходить через призму представительства, поддерживающего авторитарный проект, «глобального игрока» в этих международных организациях.

Закрепление отсутствия выбора в действительности; Многие постсоветские государства обратились к коллективной памяти, позволяющей стать источником самопонимания, через реактуализацию прошлого, как это работает? Действуя в повседневной жизни со временем, мы перестаём отделять предметы веры от повседневной реальности и происходит определенная ритуализация быта. Имеется в виду уровень автоматизации поведения, до уровня более не требующего подтверждений. Эти предметы становятся чем-то само собой разумеющемся, и в то же время требующим поддержания и передачи следующим поколениям через культурную память. Со временем передача подобных знаний приводит к потере буквального смысла и остаётся только формальное воспроизведение формы, без изначального сущностного наполнения. Так мы получаем тезисы сродни, «Если ласточки летают низко — будет дождь».

Но сегодня, человек высказавший тезис о ласточке, который тут же опровергается наблюдением, не перестаёт в него верить. Он, видя, что тезис не работает — не отказывается от него. Тезис про ласточку человек слышал от своих родителей и более старших родственников, а они от своих и т.д. И получается, что пример с ласточкой не совсем о ласточке, он о приобщении к действительности предков, ее реактуализации и переживании здесь и сейчас. Со временем этот тезис стал «кирпичиком» повседневной реальности человека, пусть и не самым важным, но крепко в ней закреплённым. Однако важно то, что эти тезисы используются членами общности в аргументации и отстаивании своих представлений.

По сути – это догматизм, отбрасывающий все, что не встраивается или противоречит его постулатам. В крайних проявлениях речь может идти об истории (событиях, знании), которой вообще не существовало, но которая сегодня является константой и призвана фундировать те или иные представления. А характер отстаивания истинности своих представлений, в крайних формах, может переходить в экстремизм, из-за предельности этих представлений, о чем мы говорили выше. Масштабирование проекта будет зависеть от того, насколько предельная часть затребована и какое место в общей структуре проекта будет занимать. А претензии на всеобщий характер и безоговорочная истинность представлений, может и будет вести к радикализации отстаивания своих представлений общностью.

С этих позиций важно откуда человек черпает информацию о мире и что для него достоверно, объем уже существующих (ранее воспринятых) «кирпичиков» из коллективной памяти, абсолютизация своего фрагментарного представления до целого и даже всеобъемлющего, побуждения к социальному действию, готовность к крайним мерам при отстаивании своих представлений. Крайние проявления и догматизм могут (и теоретически должны) отпугивать новых членов общности. Однако, в ситуации людей на постсоветском пространстве и разрушении советских господствующих означающих, общность теряет самоуважение, представление о целом и получает травму. В такие моменты авторитарные проекты, часто претендующие на подмену государства собой, могут выглядеть привлекательными для общности именно в своих крайних проявлениях (особенно в ситуациях с низким уровнем культуры и образованности у общности), предоставляя чувство целого и мнимое самоуважение.

Исходя из всего, что мы узнали выше, сам собой напрашивается вопрос: Как внести (встроить) что-то (новое знание / идею) в социально-конструируемый образ (представление человека о) реальности? Например, показать авторитарной общности альтернативные визии действительности.

Пожалуй, сложно спорить с тем, что идея – один из основных источников действия, она призывает людей, как брать в руки лопаты и сажать деревья, так и оружие и идти на жертвы. Способность укоренить идеи в общности показывает уровень легитимности власти, а также право призывать людей для отстаивания этих идей. Но как понять, что к определенной политической идее человека провели именно Вы, что он не дошёл до нее каким-то другим путем? Идеи часто повторяются, и высказать что-то совершенно уникальное крайне сложно. Как проследить путь от идеи к человеку (отследить понимание, усвоение, воспроизведение)?

Вся проблема заключается в том, что люди не просто реагируют на политические идеи — они их принимают интерпретируя. Следовательно, любой отклик не предопределен, а предполагаем (с определенной долей вероятности). Регулирующие условия, совокупность которых позволяет усвоить идеи и подталкивает человека к выбору, не носит универсальный характер. Или, если кто-то усвоили один тезис (входящий в условную политическую идею), это не значит, что он усвоит следующий тезис, или что он не остановится на первом, если он привлек новизной подачи и стал «хайповым». Или, что вокруг него люди группируются из-за возможности быть причастными к модному тренду, а не из-за интеллектуальной силы этого тезиса (по сравнению с другими).

Помимо трендовости есть еще некоторые сложности, связанные с восприятием и усвоением политически значимых идей. Например, идея не влияет на человека, если он ее не понимает. Люди не усвоят новое знание, если им для этого не хватает образованности, опыта и т.д. Поэтому идеи распространяются непоследовательно. Или возможно произвольное комбинирование тезисов, составляющих идею — человек сам решает в какой последовательности комбинировать целостность идеи. Следовательно, необходимо понимать пределы того, что может быть воспринято, как и саму природу нашего знания о чем-то. Напрямую мы взаимодействуем лишь с небольшим регионом реальности, в то же время человек воспринимает своё фрагментарное представление, как целостное и полное.

Отсюда вопрос о функциональной ценности новшеств: будут ли люди делать то, чему они только что научились? Опыт понимания социальных процессов у человека, под воздействием новаций изменится, появятся новые источники информации, исправляющие предыдущие. А наблюдение за чужим поведением, как и восприятие нового знания, его интерпретация, понимание, усвоение и воспроизводство остаётся за индивидом, который сам определяет, как и в какой последовательности комбинировать и воспроизводить полученные идеи (при условии, что он их понял).

Принадлежность к определенной общности — это процесс понимания, интерпретации, усвоения, и воспроизведения знания. Знание обретает дополнительную ценность и значимость, для транслирующего, в момент использования другим индивидом, т.е., вы использовали новое знание, передали его далее, новый человек воспринял его, понял, осознал применимость, получил желаемые последствия — следовательно вы получаете подкрепляющие мотивации и, вероятно, будете использовать его дальше. В этот момент знание перестаёт быть личным и становится частью группы (общности), подкрепляет ее существование. Так происходит подтверждение (легитимация) конвенций и институтов, установленных в общности, поддерживаемых и передаваемых через знание.

Кроме использования полученного знания, человек должен быть способен символически кодировать его в удобную для восприятия другим форму. Не просто воспроизводить, а исходя из целевой аудитории упрощать или усложнять (выводить на экспертный уровень) свою интерпретацию. Что может и будет влиять на форму и объём передаваемого знания. Следовательно, человек должен быть мотивирован передавать и воспроизводить знание, так как интерпретация из одной формы в другую требует усилий, иногда значительных.

Естественно, люди будут кодировать и передавать понятое, исходя из уже имеющихся знаний и опыта, а также функционально ценное знание, которое могут непосредственно использовать. Т.е. понятность и ценность знания зависит, в том числе и от целей, и самой возможности применения. Непонятное / неприменимое будет за ненадобностью отброшено – мотив его использовать отсутствует.

Интерпретация воспринятого и передаваемого знания будет вызывать, со стороны транслирующего — ожидания последствий от применения новых знаний, в зависимости от мотивов, а со стороны воспринимающего — понимание, осознание применимости, сходства мотивов, усвоение, кодирование, воспроизведение и т.д. по цепочке. Чтобы знание передавалось максимально целостно необходимо совпадение мотивов, понимания применимости и последствий от применения. Применение знания должно обеспечивать желаемые последствия и избегание не желаемых. А заблаговременное моделирование процессов и сходное восприятие последствий производит совпадение мотивов, и приводит к социальному взаимодействию.

Так как охватить все многообразие мотиваций и действий, которые ими вызываются, невозможно, стоит конструировать визии последствий, для наступления которых нужны определенные, заранее предполагаемые (предопределённые), мотивации. Т.е., должна быть конкретная необходимость, приводящая к выразимому и осязаемому, понятному и практически применимому последствию. Это необходимо для того, чтобы предлагать разумные (для того, кому предлагают) варианты нового, либо комбинации уже имеющегося, знания иначе есть риск создать абсолютно невостребованный проект.

Выводы. Предлагаемые на постсоветском пространстве политические представления и основанные на них объединения, могут быть целостными, понятными, теоретически достижимыми, грамотно составленными и т.д., но, если они не затребованы общностью и не попадают в канву действующих в ней представлений о должном, то не состоится признание за государственным аппаратом права на власть.

Востребованность общностью, потенциал социальной мобилизации и возможность разворачивать управляемые (и не очень) конфликтные ситуации с помощью инструментария проекта — все это часто остается вне поля зрения. Т. е. принципы работы самой технологии и условные вопросы «почему люди что-то делают и поступают так, а не иначе?» остаются без ответа.

Политические проекты на постсоветском пространстве, должны предлагать «господствующие означающие» которые будут затребованы общностью. Они должны учитывать степень нанесенной травмы общности, потерю ощущения целостности и самоуважения, при этом не предлагать мнимое самоуважение, не основанное на практической деятельности.

При работе с авторитарными проектами необходимо учитывать ряд факторов: отождествление политического проекта с государством, с последующей подменой одного другим; возможность радикальных и даже экстремистских проявлений в отстаивании представлений, т.к. предельный статус представлений общности может к этом приводить; моделирование потенциальных угроз общественным означающим для «тотальной мобилизации» общности создаёт неуправляемые конфликтные ситуации.

Для создания устойчивого и целостного социального объединения необходима унификация основных установок, мотиваций и представлений «нормальных» для различных общностей. Обеспечение непрерывного взаимодействия, обмена представлениями и их постепенная унификация — задача политической инфраструктуры. Что позволяет появиться более востребованному, конкурентоспособному и целостному новому проекту и, на его основе, модернизированной общности. Помимо «основных установок», необходимо также развивать и локальные, характерные для населения конкретной территории, исходя из текущего времени и ситуации. Для предотвращения полного растворения их специфических особенностей.

Общности необязательно должны быть иерархическими, вполне могут быть «распределенными» — легитимные не потому, что имеют прямую связь с тем, кто утвердил и «доказал» свою связь с «господствующими означающими» (например, лидером от имени которого принимаются решения на местах), а потому что, сами имеют такую связь, в равной степени и независимо от других. Тем самым предотвращая концентрацию полноты власти в одном месте.